Со дня трагической гибели священника Даниила Сысоева прошло 10 лет. О последних днях, живых воспоминаниях и вопросах, которые долго оставались без ответа, сегодня рассказывает супруга отца Даниила, Юлия Сысоева.

Эта переломная дата изменила жизнь не только нашей семьи, разделив ее на «до и после», но и жизнь очень многих людей. Возможно, она изменила поток церковной истории, добавив в ее сонм еще одного мученика.

Это не совсем статья ко дню памяти нашего отца Даниила, это десятилетний дневник «До и после». Важный опыт переживания потери и приобретения нового человека, который с нами и не уходил от нас. Удивительно, но факт: осмысление этого почему-то приходит именно сейчас, спустя 10 лет. Еще недавно я думала, что 10 лет – это ничто, песчинка в реке времени. Оказалось, что смерть батюшки – это золотая песчинка времени, ради которой стоило промыть тонны песка, чтобы найти ее.

Завершается огромный этап, целый пласт жизни. Почему такое сравнение с золотоискателями? Потому что эти 10 лет были годами большой работы. Отсеять пустую породу и найти золото. Золото – это труды отца Даниила, которые он оставил после себя, труды, которые надо было приумножить, сохранить, перевести на другие языки и отдать людям. Потому что отец Даниил был и остался миссионером, его проповедь продолжила свою жизнь, приводя людей к Богу. Самое удивительное чудо – что она продолжила жить по всему миру, где живут люди, а значит, исполнять слова Господа о проповеди всем.

Отец Даниил всегда говорил о проповеди во всем мире, о приближении этим самым Царства Господа.

У меня сейчас, по прошествии этих десяти лет, сформировалось ощущение «прощальности» этой работы и начала чего-то совершенно нового.

Последняя осень. Закат

Воспоминания об отце Данииле начинаются с воспоминаний о последней осени в его жизни. Десять лет назад, осень 2009 года. Было совершенно четкое понимание завершения важного этапа в жизни. Очень похожее ощущение – в сегодняшний 2019 год. Что завершение будет именно таким, невозможно было даже представить, хотя отец Даниил последние два года говорил о том, что ему мало осталось. Говорил, но строил гигантские планы по созданию храма, миссионерского института и распространению православной миссии по всему миру. Говорил и делал, а ему оставалось в ту осень чуть больше двух месяцев земной жизни.

В сентябре 2009 года старшей дочери дали путевку в Анапу на лечение. Я поехала с двухлетней младшей и со старшей, а среднюю Дорофею оставила с папой. Может, это не важно и не нужно. Кому интересно, куда мы поехали, при чем здесь этот санаторий? Старшая дочь потеряла в море мою сережку – было ощущение будущей потери, но я гнала эти мысли, отмахивалась от них, как от суеверия. Но предчувствия были сильнее. Хотелось просто перемен в жизни, но что вот так все перевернется, даже предположить не могли.

Это была странная осень, насыщенная какой-то густотой времени, словно оно сгустилось, как кисель, и жизнь приобрела печальный закатный оттенок, как когда вы любуетесь ярким красно-оранжевым закатом, сидя у моря, слушаете шум волн и понимаете, что грустите, потому что пришел конец чему-то очень важному. Грусть от заката – вот как это можно было назвать. Анапские закаты того сентября были именно такими. Я выходила к морю и не понимала, почему, когда я гляжу на уходящее солнце, мое сердце так неспокойно.

В тот месяц, что мы провели в санатории между Анапой и Краснодаром, батюшка приезжал на три или четыре дня, чтобы купить у нашего соседа машину. Он хотел поменять свою малолитражку на небольшой внедорожник, потому что у него, как всегда, были планы. Он хотел построить скит в глухом лесу и, к слову говоря, действительно начал строить.

Четыре дня этой прощальной осени мы провели вместе. Был вечер, когда отец Даниил собирался уезжать на новой машине в Москву. Меня грызли сомнения, а справится ли он за рулем? Дорога дальняя, да еще на ночь глядя.

Я уговаривала его поехать утром, но у него, как всегда, были самые неотложные дела, он торопился. Я не помню его неторопливым. Он всегда летел, бежал, спешил. Уже перед выездом, когда машина стояла загруженная под завязку зимними колесами и южными гостинцами от мамы, мы поднялись на третий этаж дома (маминого дома в Краснодаре), откуда всегда видны самые яркие закаты.

Алое солнце цвета разлитой крови медленно садилось за кромки деревьев. Мы стояли, смотрели на закат, и я говорила что-то вроде «Будь осторожен».

Я писала позже в своих воспоминаниях, что смерть дышала нам в затылок. Я ощущала разлуку и ждала ее.

Это был его последний вечер в Краснодаре. Мы постояли на третьем этаже, спустились вниз, он сел в машину радостный и с улыбкой уехал. А потом, глубокой ночью, я получила СМС: «Доехал до Павловска, остановился на обочине поспать». Было темно, ветер шумел за окном и гремел на крыше, я прочитала разбудившую меня СМС и заснула спокойным сном, потому что он был жив.

Через две недели в Домодедово нас встречали на машине отец Даниил и Дорофея. Это было событие – что нас встречал лично он сам. Московская поздняя осень, морось, грязь, непроглядная темнота, остановка на заправке, подкачка колеса, которое постоянно спускало.

До самой его кончины мы больше не видели солнца. Его не было в тот год в Москве. И многие, вспоминая эту московскую осень, когда батюшки не стало, говорят, что солнца не было ни дня. Получается, что последнее солнце мы видели тогда, в Краснодаре, когда стояли последний раз вместе на террасе третьего этажа и смотрели на последний в нашей совместной жизни закат. Наверное, это было символично.

С конца октября начались серейшие и мрачнейшие дни осени 2009 года. По словам свидетелей, солнце выглянуло в конце отпевания, когда гроб с телом обносили вокруг храма. Я почти не помню этот момент с солнцем, потому что мне не до солнца было. А потом я видела много фотографий, сделанных людьми, как облака над храмом рвутся и в образовавшуюся брешь светит как бы весеннее нежно-робкое солнце, освещая розоватым светом купола храма. Ноябрь – и вдруг розовые цвета.

Вспомнить и не забыть

Тогда и сейчас важно было все. Когда я составляла книгу воспоминаний, я назвала свою часть книги: «Вспомнить все».

Сейчас я даже хочу дополнить – вспомнить и не забыть. В главы «Вспомнить все» вошло, конечно, не все. Да и годы, которые прошли за время с написания этой книги, принесли много нового, того, что было скрыто до времени.

И вот сейчас, к десятилетию, я хочу дополнить некоторые моменты, пусть они кажутся неважными и незначительными, как наш последний закат в Краснодаре. Это пусть кажется, на самом деле это важно.

Жизнь человеческая и каждое ее мгновение остается в записи где-то на скрытых файлах этого времени. Каждое мгновение дает нам Бог, и каждый вздох – это общение с Творцом. А мой рассказ – это не воспоминания, потому что время классических воспоминаний прошло, это разговор с Богом, который был до и после, и продолжается сейчас. Это мгновения жизни, как закат, как ветер, как облака, как ощущение, что я живой! Однажды я чуть не умерла, и когда я вернулась, то вдохнула этот воздух и сказала: «Господи! Как же это невероятно жить и ощущать эту жизнь, а воздух – как глоток райской росы».

Я думаю, что у отца Даниила ныне жизни с избытком и дел очень много, еще больше, чем на земле. Мы верим, что он удостоился венца небесного, а значит, без дела не сидит.

Вопросы без ответа

Когда все произошло, меня мучили вопросы. Как оказалось позже, эти вопросы не оригинальны, и они возникают у всех, кто пережил потерю. Совсем не важно, в каких отношениях с супругом вы были на момент расставания. Был ли это пик вашего семейного счастья или, наоборот, вы переживали тяжелый кризис отношений. Вопросы к Богу, к самому себе будут неизбежны, и, скорее всего, эти вопросы останутся без ответа.

Лично у нас отношения в те последние годы были не в лучшей фазе. Года два мы пытались выйти из кризиса, наладить отношения, но все, наоборот, запутывалось еще сильнее. Наши попытки напоминали попытки двух людей распутать спутавшую их веревку, не разорвав ее. Есть такая игра: надо выйти из веревочного лабиринта, не разрезая веревку. Нечто похожее происходило и с нами. Поэтому я не стану лукавить и говорить, что мы страстно любили друг друга и каждый день ворковали как весенние голубки. Наша любовь и наши отношения были слишком зрелыми, чтобы думать о влюбленности и восторгах. От чего-то мы сильно устали, что-то никак не могли понять и разрулить.

Были моменты, когда совместное проживание уже казалось невыносимым. Такие кризисы бывают у всех, одни их проходят, другие не выдерживают и все заканчивается разводом. Мы не хотели развода, потому что считали это крайней мерой, весьма небогоугодной. Ведь мы женились как христиане, чтобы строить свою церковь и спасаться в ней. Я никак не могла понять, в какой момент что-то в нашей жизни пошло не так, где именно и какие именно ошибки мы допустили. Как исправить эти ошибки. Собственно, исправлением ошибок я пыталась заниматься последние годы нашей совместной жизни.

Я молилась о нашей семье, как только могла, о налаживании отношений и верила, что буду вскоре услышана. Я хотела сохранить семью, у нас были еще очень маленькие дети и многое другое, что нас связывало и не давало разлучиться.

Когда отца Даниила не стало, так внезапно и кроваво мы его потеряли, тут и посыпались на меня мучительные вопросы. Почему мы не примирились? Почему не дано было время попрощаться и попросить друг у друга прощения. Я задавала этот вопрос почти всем священникам, которым могла его задать. Ответа ни у кого не было.

Помню, как однажды вечером я приехала на Оптинское подворье. Отец Мелхиседек принял меня в своем кабинете. О чем говорили – да все об одном. Я тогда очень ждала, что он мне ответит, но ответа опять не последовало. И тогда меня захлестнуло чувство вины и обиды на Бога.

Я не смогла, а Он, при всем Своем могуществе, вернее, всемогуществе, так странно ответил на мои молитвы – забрав у меня мужа и отца у детей. Второе было даже более болезненно.

Вопрос: «Как же жить дальше?» Беспомощный и отчаянный. И второй вопрос, дерзкий и с вызовом: «И как же я теперь буду жить дальше?»

«Почему?» А дальше: «Как жить?» А еще был вопрос: «Зачем?»

Когда мне задают эти вопросы, я отвечаю, что сама задавалась ими и не нашла ответ. Оставалось довольствоваться действительностью, то есть принять все как есть, как произошло. Принять, поверить в это. Очень часто, просыпаясь ото сна, казалось, что все происходящее – это сон. Вот я проснулась, посмотрела этот ужас, а сейчас у меня будет все по-старому. А потом начинаешь понимать, что это не сон, а страшная действительность, и хочется заснуть обратно.

Последнюю ночь я сидела рядом с ним

Я вспоминала, что, когда я первый раз увидела усопшего мужа, уже облаченного в священнические одежды, я не принимала происходящего. Я не принимала факт смерти. Мне хотелось взять его за руку и сказать: ну все, пойдем теперь домой, все закончилось и теперь мы идем домой, но вместо этого был гроб, который привезли в храм. Дома нас ждут дети, мы будем ужинать, пить чай и разговаривать на самые простые житейские темы.

Целую ночь я сидела рядом с ним и разговаривала с ним. А он лежал в гробу и молчал.

Нет, не совсем молчал, мне казалось, что мысленно он мне отвечает, я и правда получала ответы от него в ту ночь, и потом, с течением времени. Я роптала, что не могу вот так поговорить с живым, почему я сейчас сижу и разговариваю с мертвым, и вообще почему он мертвый, холодный, и что такое смерть, когда ее нет. Это была очень тяжелая ночь. Я понимала, что так больше не смогу посидеть, не смогу дотронуться до его руки. Я торопилась в ту ночь сказать ему все самое главное, то, что мы не успели сделать при жизни.

Умирание или уход из этой жизни для меня представлял идеалистическую картину, когда умирающий лежит на одре, окруженный любимыми людьми, и прощается со всеми, дает наставления, убеждает, что наше расставание временное и он уходит немного раньше нас, чтобы сделать там важные дела. А оказалось, что смерть вырвала его у нас без наркоза, мы не попрощались, это было самым болезненным моментом. Мой мир был разрушен.

Вопрос «Как жить дальше?» отпал

А потом началась пустота. Пустая квартира, гудки в трубке, когда знаешь, что ответа не будет: звони не звони, пиши не пиши. Что я не услышу привычного звона ключей и открывающейся двери, привычных шагов в прихожей, не побегу разогревать ужин и расспрашивать, как прошел день, рассказывать об успехах или проблемах наших детей.

Пустота была страшным состоянием надлома или надрыва собственной души.

Вопрос «как жить» дальше разрешился сам собой, со временем. Я просто поплыла по течению, за меня все само делалось и решалось. Однажды я увидела сон: отец Даниил возле храма смотрит расписание богослужений, я подхожу к нему, а он говорит мне, что исправит те ошибки, которые допустил при жизни.

Решался вопрос с изданием его книг, непонятно было, кто и как этим теперь будет заниматься. Оказалось, что именно эта работа, которую я не очень хотела, досталась мне. Почему я не очень хотела? Я не понимала, что со всем этим делать и как. Хотела кому-то отдать, кто это сделал бы хорошо и правильно.

И вот 10 лет пришлось издавать его книги, переводить на разные языки. Больше всего было переведено на английский. Распространение книг приняло международный характер. Я воспринимала это как миссионерскую работу. И благотворительный фонд открылся и заработал помимо меня. Нашлись люди, которые опекали, помогали и заботились. Вопрос, как жить дальше, отпал сам собой. Просто жизнь пошла сама.

Некоторые вещи не проходят

Да, какое-то время пришлось провести в темноте и пустоте. На Введение подруга предложила мне поехать в Псково-Печерский монастырь к батюшке Адриану. Мы были там с отцом Даниилом в 99-м году, и тогда наша поездка была совсем неудачной. Я писала об этом в книге «Неизвестный Даниил» и не стану повторяться.

Вторая поездка была почти сразу после его гибели. Вечерний поезд, темнота за окном, темнота по прибытии в Псков, темнота в монастыре. Было ощущение, что наступила вечная ночь и солнце не взойдет никогда. Такой странный день был. Это север, это Псков, это зима, понятно, что было темно. Я смутно помню, что мне говорил отец Адриан. Я почти ничего не понимала и запросилась назад в Москву, как только мы вышли от батюшки. Меня разрывала тоска. Мы изменили планы, уехали из монастыря и взяли обратные билеты на ближайший поезд. В поезде я легла на верхнюю полку, открыла Апокалипсис и прочитала его полностью.

Это были дни окружившей меня темноты. Лишь некоторые люди вырывали меня из этого мрака, словно пытаясь осветить путь-дорожку светом небольшого туристического фонарика.

Этот путь темного коридора надо было пройти самой. Это тот опыт, который невозможно переложить на чужие плечи.

Да, потом все будет налаживаться, многое, как я уже сказала, будет делаться как бы само собой, но черный коридор неизбежен. Мне тогда очень вторила песня группы «Сплин» «Лампа». Ее слова полностью соответствовали переживаемой ситуации. И даже сейчас, если я хочу вспомнить батюшку, я слушаю эту песню с очень странными, почти пророческими словами, которые переносят меня в тот черный кабинет, где ждет в стволе патрон, так тихо, что слышен шум метро на глубине. Когда в разгар веселья вдруг падает бокал вина и лампа не горит.

Некоторые вещи не проходят. Как раны оставляют порой незаживающие рубцы, так и этот опыт расставания оставляет глубокие рубцы. С этим надо будет смириться, это надо будет принять.

Десять лет. Много или мало? С одной стороны, много, потому что не верится, что прошло уже столько лет, столько воды утекло. С другой стороны, мало, потому что живо и по сей день. Невозможно забыть или стереть некоторые вещи, о которых, может, и не хочется помнить, а есть моменты, которые, наоборот, понимаешь, что нужно не забыть, а сохранить в сердце, как каплю святой воды.

Юлия Сысоева

25 ноября 2019 г.
Источник: Православие и мир